|
Выставка «Цифра и Роза» вдохновлена недавно изданной книгой искусствоведа Франциски Фуртай о гениальном французском художнике-архитекторе Вилларе де Оннекуре (ХIIIвек), предшественнике Леонардо. Группа современных художников из России, Финляндии, Франции и Голландии отреагировали на зовы готики и представили свои фантазии в форме живописных полотен, графических листов и инсталляций. Изначальный посыл не позволил им просто копировать или интерпретировать средневековье, – слишком далеки мы и в смысле идеологии, и в смысле задач ремесла. Поэтому получилось нечто иное, в срезе дающее разницу, симптоматичную и диагносцирующую нас в некоторых тенденциях современного мироощущения. Не следует делать их этого каких-то глобальных выводов, и всё же внутренний компас внимательных зрителей может нацелить как в историческое, так и в собственное духовное пространство, и открыть потаённые уголки.
Так поступлю и я.
Определение «готика» в ранние годы средневековья было вброшено итальянцами как продукт «грубого» немецкого стиля. Очевидно, что жёсткий и хлёсткий реализм северян, – наследие «варварских» кельтских культур, – не соответствовал пластическим образам римской модели. Действительно, в орнаментальных хитросплетениях, в настойчивости ритмов, и особенно – в пружинистых контурах животных чудится древний, загадочный, неизвестно откуда пришедший «звериный стиль». Готическая энергия, впаянный в каждый атом сооружений драматизм, чарует. И, лишь только наметился спад пассионарности, связанный с Наполеоном, поскучневшая, бюргерская Европа вспомнила рыцарские времена, желая взбодрить свои угасшие чувства. Так возник Вальтер Скотт и Виктор Гюго, а вслед им – череда псевдоготических (эклектических) построек. И далее – изощрённые выдумщики-«готы» возрождались в мистичных изысках декадентов, и так – до наших времён. Готика не умирает. Она перешла на киноэкран, и будоражит наше уснувшее воображение.
И она будоражит воображение посетителя выставки «Цифра и Роза», коль скоро он забредёт в это «нечистое» место, называемое «Нонконформистским искусством». Да, его, лениво шарящего глазами по вывескам Лиговского проспекта, может и зацепить небольшая чёрно-красная вывеска, и втянуть в себя система мрачных дворов и лестниц, уставленных тем, что бы можно было назвать «скульптурой», если растянуть этот термин безмерно-широко. По ходу, вы чувствуете, что вас хотят удивить, и даже – напугать, но, может, вы этого и хотите? Может, вы хотели бы оказаться посреди Булгаковской сказки, и наткнуться на Воланда при выходе из грязноватого лифта, а в лестничном пролёте увидеть качающегося кота, прижавшего к лохматой груди драгоценный примус? Тогда – вам сюда. Не гарантирую высокое качество известного романа, но острый готический дух вы ощутите.
Очутившись на выставке, вы окажетесь как бы перед фрагментами разрушенного единства. Такова судьба каждой, или почти каждой художественной выставки, которая не является храмом. Она является суммой неких авторских впечатлений на общую, часто – по-разному понятую, тему. Конечно же, вы увидите готические гаргульи, – такие выразительные детали художник не может пропустить. Вы увидите зелёную мордочку Шрека с магнетическими глазами, утопленницу-ундину, и прочую чертовщинку, без которой не обойтись. Почему на протяжении тысячелетий человечество тянет за собой эти образы, казалось бы, навсегда осужденные всеми религиями мира? Откуда они, почему так прочно в нашем мозгу сидят? –
Потому что реально-Единый Мир не раз был расколот. Он был (да и «есть») раздвоён на «чистых» и «нечистых», «верхних», и «нижних», «правых» и «неправых», и т.д. Змеи, лягушки, и ящеры оказались внизу (не потому ли, что людьми – не съедобны?). И было придумано много обоснований их таковыми считать, то есть изображать их страшилками, и ставить в неудобные, нецентровые места. Так, мы нередко увидим, как «топчут» готические кресла и троны нечистую эту тварь. Как протыкают копьями хладнокровных различные «герои»-змееборцы. Попутно вспомним знаменитый Пергамский алтарь, где попраны и поражены оказались некие существа с гибкими телами, напоминающими тела тритонов и змей? Что за цивилизация погибла? И кто осквернил её память, отождествил с тем, что неприятно большинству людей? Зная и понимая сегодня механизмы глобальной клеветы, задумаемся: а, может, победители не так уж и святы, а побеждённые – не так уж плохи? И почему их горько оплакивала хтоническая Мать-Сыра-Земля?
Готика яростно боролась с «подпольной» средой. Подвально-чердачный «гаргульный» мир лягушек и летучих мышей, был ей не подвластен. Туда – на периферию человеческих общежитий, в подвалы и чердаки, всегда пряталась «нечисть», – преступники, изгои. Среди них были и гении (булгаковский мастер заимел такой именно подвалец). Советские нонкомформисты-художники ютились там же. И они заняли темы, запретные, или полузапретные в идеограмме советских времён. Они подмечали несовершенство и даже уродство людей, их пороки, и видели позитив скорее в животной среде и в бытовых предметах. Они вовлекали разнородный идеологизированный материал (вплоть до религий), лишь бы не лить воду на советскую мельницу, которую считали негодной. Советская идеология отфильтровывала некоторые темы, и они выпадали в «отстой». Такой «гаргульный» нонкомформизм уже отслужил своё. Мы пожинаем плоды, и снова нуждаемся в идеальных образах, в позитивном социальном настрое.
Готика средневековая яростно пропагандировала свой позитив в виде Евангельского учения. Настолько яростно, что были организованы несколько крестовых походов во имя «освобождения Гроба Господня». Европа кипела яростью против мусульман, и, может, следы этой ярости мы видим сегодня на её улицах, замусоренных пришельцами с Востока, и на её вокзалах и местах общего пользования, где видишь вооружённых полицейских с собаками, которых с каждым днём – всё больше. А в свои времена, когда взволнованные европейские парни (пушек не было, но готовое воевать человечье «мясо» уже было), - эти парни, возбуждённые «гитлерами» тех времён, двинулись на Восток, и там славно гибли, освобождая поместья для более хитрых и удачливых братьев и сестёр, - в те времена Восток бросил яркую Розу в твердокаменный лоб глухих и мрачных церквей. Храм расцветился изнутри Светом Богородицы и Христа, изменив духовное состояние европейских народов. В 1240-х годах, когда монголы поработили Киев, когда Александр Невский не пустил немцев и шведов на Новгородскую Русь, тогда же Людовик Святой воздвиг в Париже гордость нашей цивилизации – часовню Сен-Шапель. И там можно увидеть, как готика почерпнула с Востока радость Света и Цвета, и приняла мусульманскую башню-минарет в свой пластический арсенал.
Замечу, что на выставке почти не звучит основной мажорный строй готического искусства. Ибо Роза – это гениальное изобретение эпохи. Это – главный символ христианского католичества, я решаюсь это утверждать. Чтобы понять глубже этот символ, нужно прочесть «Розу мира» Даниила Андреева. Впрочем, и другие символы готики расшифрованы и интерпретированы им гениально. Осмыслив и поместив в чело храма цветонесущий Круг-Христианскую Вселенную, идеологи средневековья поставили Красоту и Полноту в центр мироздания. В малых лепестках-секторах мы можем исчесть число апостолов с центром Христа, можем увидеть что-то другое, но главное – сияющий, райский мир будущего был предъявлен вдохновлённому человечеству как смысл существования.
Не буду писать «к сожалению», потому что это – повсеместно, но на выставке почти нет отзвука этих святынь. Без Бога чёрт – смешной замарашка. Средневековый хоррор-стиль опирался на безусловную веру в наличие Добрых сил, и на противодействие им сил Зла. Дилемма – основа готического мировоззрения. Лук между двух начал был напряжён. Древний Ужас в загривке был необходим, чтобы склонилась глава пред Спасением. Технологии страха работали и являлись важной составною частью всей психо-системы. Тень пугала, настораживала, и даже губила потому, что был ярок, ослепительно-ярок источник света. Душеспасение – и провал в бесконечную тьму, – вот какова цена. Вот почему так остры контуры каменных и нарисованных тел, так устремлённо-прямолинейны храмы, а шпили ввинчены в высь. Тут нет никакой «свободы». Тут – жёсткий, коридорно проложенный путь, оцифрованный, просчитанный камень, – туда, только к Розе.
Мы живём в царстве «свобод». Нам это не обязательно. – такой жёсткий, а может – и жестокий выбор. Наш выбор – выбирать.
И мы может свободно иллюзионировать – кто такие два всадника в колючих насекомообразных доспехах и на одном коне. Над ними – какие-то символы, – то ли планет, то ли какие-то религиозные знаки. Может, и сам художник не очень это знает, а расположил их, чтобы заполнить пустоту. Так обычно рождается «декоративное» искусство. Красота идёт на развод с умом. Это вовсе не значит, что художник глуп, может, наоборот, он очень умён и начитан. Но для зрителей вне общего социального духовного поля его размышления не ясны.
Но они чрезвычайно были ясны, жадно искомы, подразумеваемы в 70-80-х годах при наличии чётких символов советской власти. Они становились той ржавчиной, которую не смогли отскрести адепты власти. Они налипали ракушками, отяжеляя и без того скрипучий ход корабля. Невнятная древняя символика стряхивала с себя могильную пыль, пытаясь проявить свою значность.
Вот на одной из картин возникает интерпретированный образ испанского художника XVI века Моралеса «Mater dolorosa» («Рыдающая Мать»). Моралес – очень узнаваемый в своём стиле, маньерист. Он живописует страдание, запоминаются её сжатые, костистые пальцы, которые ещё больше ужесточает современный художник, как бы разламывая фигуру, и почти превращая её в вопросительный знак. А под руками даже чудится клинок синеватой стали…
Вот другая картина: «У омута», где шерстистая тьма окукливается образами монстров (каких-то несчастных душ), безуспешно пытающихся вдеть свои лысые головы в нимб, витающий отдельно выше.
Образы насекомых в готической иконографии редки. Однако, Виллара де Оннекура интересовали и они. Но в целом пластическая парадигма готики насекомовидна. В конструкциях храмов – изящество этих существ с каркасом грудо-брюшка, вынесенного (в виде контрфорсов) вовне, упёртых в землю конечностями громадных жуков. И так же образ рыцаря на коне и в доспехах (предшественник современного танка) – вдохновлён миром насекомых, идеально защищённых твёрдой скорлупой. Их жёсткая, защитная пластика прослеживается и в многочисленных рёбрах храмов, и в натянутости кроющих плоскостей, и в ломкости складок одежд, как бы вынужденных вторить мотивам архитектуры. И всё это вместе создавало могучий хорал, окрыляющий душу, вынужденную забыть привычный плотский мир.
Готика антиномична. Главное антитеза – дух и тело. Тело (в картинах-иконах) – нежное, мягкое, как нога моллюска. И оно помещается в жёстко-стерильную художественную среду, из которой как бы выкачан воздух. Где грани предметов и зданий могут ранить. Где, если влетает муха. – то она должна нам что-то объяснить.
Этого совершенно не знала гламурная и комфортная «готика» XIX века, которую обожал наш царь с чуть выпуклыми, прозрачными глазами. Рыцарский романтизм в стиле Вальтера Скотта был принят при дворе Николая, хоть коснулся он довольно узких европоцентристских кругов, – культ «благородных рыцарей» и неприступных как башни-донжоны целомудренных жён. Церковь стояла на страже Православия и допускала вливание католичества только в виде царских игрушек. Рыцарский романтизм проявлялся и через Блока, через художников его поколения, именно в те поры, когда готовилось ниспровержение православно-самодержавного мира.
Православие никогда не допускало двоения ценностей. Оно не допускало образы негатива, Ада, зла. Оно отмаливало свой образ духовного пространства, огораживая его от вползания теневого Люциферова пространства. Делало это не всегда тонко, умело, – как могло. И это сформировало менталитет русского человека, который не боялся чёрта, а хватал его за чупрын, садился верхом и ехал за черевичками к царице. Чертобоязни не знал и Пушкин («Повесть и попе и работнике его Балде»). Что осмеяно – то не страшно. Нечисть не изображалась в церквах, и не сквернился человеческий лик даже в типах злодеев. Это – важно. Наши храмы сцеплены с Землёй. Они подразумевают за и перед собой огромные природные пространства, которые призваны освятить.
Конечно, это – в идеале. В жизни не всегда было так, да и есть. Но разница велика. Западная готическая культура – это высочайший художественный сплав, который пронизан энергиями противодействий. Энергия взрыва вверх – отчего же такая страсть вознестись, оторваться? – А первым оторвался от тела Планеты Гагарин – русский человек. А перед ним Циолковский, русская философская литература, которая спокойно сосредоточивалась для накопления сил. Сие – тайна велика есть…
«Благословляю вас, леса
Долины, нивы, горы, воды…», -
изрёк вслед Иоанну Дамаскину наш великий поэт, благословлённый Гёте. Сирия опять в огне, Дамаск опять – яблоко раздора. Опять восстают друг на друга Запад и Восток. Опять необходимо кому-то увидеть во сне Богородицу, чтобы сказала: «Всякое дыхание – хвалит Господа. Не трожьте детей моих».
В закоулке выставки – воистину оригинальная задумка: скопище мышеловок, как скопище пороков и грехов. Реальные мышеловки, купленные в хозяйственном магазине, а внутри – записочки, вещички, олицетворяющие человеческие страсти. Воистину, страсть – мышеловка для души. Грех – ошибка, заблуждение, и мышеловка ждёт нас на каждом шагу.
Финалом выставки является последний зал, откуда звучат таинственные музыкальные звуки. Там – нечто вроде «алтаря» из материнских плат или чего-то такого, на фоне которых – черепа животных в сухих венках. Наверное – предостережение, возможно – намёк на «матрицу», которая нас засосала, и обещает смерть. Череп мыслится как конец путешествия сознания по нескольким залам. Но, смею надеяться, – не для того, чтобы испугать, а чтобы вразумиться.
Египтяне на пышных пирах, в разгаре веселья вносили череп, и обходили с ним вокруг стола. Египтяне много знали о смерти. Культ смерти они передали европейцам. Череп встречается на многих европейских картинах, в частности – в пышных голландских натюрмортах, – «Memento mori», - помни, что ждёт тебя… В Гааге, на одной из центральных улиц есть бронзовая скульптура двух обнимающихся скелетов. К ним прислоняют велосипеды, и в этом контексте велосипед представляется изящным скелетом телеги или автомашины о четырех колесах. Тут, в обнимающихся скелетах, мысль неглубока, но они пришлись к слову. Сегодня это уже не работает – мы адаптировались, и присмотрелись даже к смерти. Однако, Гамлет с черепом Йорика по-прежнему действует, «доносит». Нечто в нём есть, что убеждало тогда, в XVI веке, и сейчас убеждает. Как убеждает восточно-средневековый Омар Хайам (XII век!):
«Все тугие узлы я распутал на свете,
Кроме смерти, завязанной мёртвым узлом»…
Восславленный Пушкиным Вещий Олег умер, наступив на конский череп, в котором скрывалась змея, – смерть, сокрытая в смерти…И в «Мастере и Маргарите» – редчайшем у нас готизированном романе – присутствует череп на пиру.
Но не хочется так заканчивать статью, – не по-русски. И эпилог данной выставке я вижу не там, где он авторами задуман. Истинным «алтарём», в котором чудится разрешение темы, в котором есть «Розовый» запал, непобедимый «Цифрой», я вижу композицию Любови Иночкиной «Строительство храма». Ибо вне строительства храма – нет ничего, а только хаос блуждающих обломков Мыслеформы. Только Любовь открывает Свет и Цвет. Только Любовь не знает страха. Только Любовь зачинает миры.
Готизирующие фантазии художников четырёх стран, продемонстрированные на выставке, безусловно, интересны. Всякое совместное усилие, если оно произведено в поле культуры, способствует взаимопониманию. В современных условиях оно остро необходимо для созидания общей культурной основы между Восточной и Западной Европой. Точнее – для укрепления и подтверждения основ, сотканных во времена наших предков. Да, разница есть. Есть особенности материковых и национальных культур, и не нужно их избегать во имя единообразия. Но есть основополагающие принципы любого культурного человека – признать право того, кого ты считаешь неправым, сказать своё слово. Ты можешь не согласиться, и предъявить свой аргумент, но право на диалог – обязанность любой культуры, если она хочет остаться таковой.
«Роза» готических храмов – плод «Цифры». Это – Пифагорейская модель. Математика здесь обожествлена. Это и Восточная модель, где число понималось как суть Мироздания. Возникшая в России книга Даниила Андреева «Роза мира» завершила, придала современный масштаб философии готического мира. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» перенёс сердце готики в Москву 1930-х годов, чтобы осветить ту среду, в которой оказался. Готическая ювелиршина квартира – кусок исторического пространства, выхваченный и вставленный в другую жизненную среду, чтобы выпукло показать её свойства.
Стоит приветствовать организаторов выставки, взявшихся за эту трудную тему. Нужно работать над ней, её углублять, и доводить до того смыслового значения, которого она заслуживает безусловно.
Маргарита Изотова
|
